спальне стоит. Вот сразу видно, что не наш он, не земной, что ли. Его плохо видно в темноте, но не ошибёшься… Не земной он. Стоит, смотрит на меня и на грудь свою показывает. Я вроде спросить хочу, мол, кто он такой, чего он здесь? А рот не могу открыть. Сковало все тело, будто не моё оно. В горле сухой ком образовался. Пробую сглотнуть его, а он как прирос. А у человека лицо и тело меняются, каждую секунду разные. Будто программа компьютерная. Холодом меня окутало, будто в морозильной камере я. Ну, думаю, наверное, это смерть моя пришла. Может, так оно и бывает. И знаешь… Я недалеко находился от истины. Это нечто действительно было связано с моей смертью.
— Верни моё сердце, — пронеслись слова в моей голове.
— У меня нет твоего сердца, — вдруг отвечаю я ему мысленно.
— У тебя моё сердце. У всех людей наши сердца. Отдай мне моё.
Я смотрю, а у него грудь сама по себе разрывается, а ней сердце бьётся.
— Вот твоё сердце, — говорит человек, — тридцать три земных года прошли. Забирай».
По мне прокатилась такая волна ужаса, что я почувствовал, что теряю сознание. Проснулся я утром. Верней, супруга меня разбудила. Я сразу грудь свою ощупывать. Всё нормально. Всё на месте. В общем, вот такая история со мной приключилась.
— Да приснилось это тебе, — наливаю я соседу новую чашку кофе. Старая остыла.
— Нет-нет. Это был не сон. Я физически всё чувствовал.
— Слушай, Серёг, — говорю, — надо тебе в больницу сходить, сердце проверить. Неспроста это всё было.
— Да сердце у меня как у молодого. Года не прошло, как я медкомиссию проходил. На работу устраивался. Тут что-то другое. Сегодня, правда, тяжелое оно какое-то, сердце-то. Будто не моё.
— Нет-нет, Серёг, давай сходи, и не откладывай. Прямо сейчас сходи.
— Да ладно тебе, ты чего…
— Иди, говорю, прямо сейчас. Давай я с тобой пойду.
— Да ты чего?
— Слушать ничего не хочу. Пойдем, провожу. Рядом ведь больница.
Серёге стало плохо прямо в кабинете врача. Сердце. Меня пустили к нему примерно через неделю. Его супруга дремала тут же, сидя на стуле. Устала за ночь. Обрадовался бывший сосед. Всё благодарил меня, что я в больницу его погнал. Ведь всё решали минуты, а он прямо у врачей свалился. Повезло. Когда я уходил, он подозвал меня и прошептал:
— Представляешь, врачи удивлены… Сердце, говорят, изношено, как у старика столетнего. А ведь год назад здоровое было. Кардиограмму мою годичную все рассматривали… Очень они удивлены… Значит… Значит, человек этот всё же поменял мне сердце.
— Да не бери ты в голову, — пытаюсь улыбнуться я, — выздоравливай давай. Не думай о плохом. Приснилось тебе всё.
— Нет, не приснилось. Сегодня ночью я опять его видел. У окна он стоял и смотрел на меня. Несколько секунд, правда.
— И опять тебе показалось, — жму я его руку, прощаясь, — думаешь всё о нём, вот и кажется он тебе. Гони его прочь из своей головы. Думай о хорошем.
— Хорошо, — попытался улыбнуться Сергей, — буду думать о хорошем. Дочка должна скоро родить. Буду думать о будущем внуке.
— Ну вот, — расплылся я в улыбке, — такая радость у тебя скоро. Ну, давай, выздоравливай. Завтра вечером зайду.
Утром Сергей умер.
Каракумы
Этот случай произошел со мной в восьмидесятых годах прошлого века. Отправили нашу бригаду в командировку на один месяц в Туркмению. В основном в такие командировки ездила молодёжь, покататься и посмотреть на мир. Узнать что-то новенькое. Пожилые просто отказывались от таких прелестей. Вот мы и поехали.
Колеса поезда выстукивали всем знакомую песенку, а мы лежали на верхних полках, в основном спали, а когда бодрствовали, о чем-то болтали. Скукотища была. Началась пустыня Каракум. О пустыне этой мы читали только в книжках и теперь с интересом наблюдали за ней в мутном окне купе. Ничего, кроме как песков, мы так и не смогли разглядеть.
Поезд неожиданно остановился. Десять минут стоит. Полчаса. Час. Проводница сказала, что мы ждём встречный, и пока он не пройдёт, мы не тронемся.
— Мужики, может, сходим и своими глазами посмотрим на пустыню, — сказал кто-то из ребят, — так сказать, ощутим её своими ногами.
Ребята дружно согласились.
Мы пошли в тамбур, и, к нашей радости, дверь вагона была открыта. Мы спрыгнули на горячий песок. Ну и жара, даже тени от тела нет.
Мы отошли на несколько метров от поезда и стали с интересом разглядывать верблюжьи колючки.
— Водички у вас не будет? — услышал я голос старика.
Я оглянулся и увидел измождённого старого туркмена. Пересохшие губы говорили, что старик давно не пил.
— У меня вода в поезде, — сказал я. — Принести?
Старик кивнул. И тут поезд неожиданно тронулся. Мы бросились наперегонки к поезду. Кому хочется оставаться в этом пекле. Когда я оказался в тамбуре вагона и посмотрел на то место, где я только что стоял, никакого старика не было. Странно, мне это показалось. Ведь пустыня просматривалась на десятки километров, и не мог старик испариться.
Уже в купе я спросил ребят.
— Вы видели старика?
— Какого старика?
— Рядом со мной он стоял. Воды у нас попросил.
— Никакого старика мы не видели, — ответили мне ребята.
— Вы прикалываетесь? — не поверил я.
— Да нет. В самом деле не было никакого старика, — отвечают ребята.
Наступила ночь, и мы улеглись на свои места. Меня разбудил странный звук, как будто кто-то жадно пьет. Я открыл глаза и увидел в темноте силуэт того самого старика. Он наливал из моей бутылки воду в свою ладонь и уже оттуда пил. Я включил свет, тем самым разбудив ребят.
Никакого старика в купе не было. Конечно, после такого видения я не смог уснуть остаток ночи.
Поезд прибыл в Чарджоу, и мы с радостью освободили свой душный вагон. Пока мы на перроне размышляли, как нам добраться до гостиницы, ко мне подошёл сухонький, маленького роста туркмен-старичок.
— Спасибо, — улыбнулся мне старик.
Сказал и пошёл.
— За что спасибо? — крикнул я ему вслед.
— Ты знаешь, за что, — мельком обернулся старик.
Ребята смотрели на меня расширенными глазами.
— Ты что, его знаешь? — спрашивают.
— Да откуда, — пробежал у меня по спине холодок, — я здесь первый раз.
Вот с такой жутью мне пришлось столкнуться в командировке в Туркмении.
Не сказка
— Бабушка, расскажи мне сказку, — канючит шестилетний внук, забираясь в свою кровать, — ты ведь много сказок знаешь.
— Знаю, — улыбается старушка, — и сказки знаю, и не сказки.
— Как это не сказки?
